Я дрался на Т-34 - Страница 25

За тот бой я был награжден орденом Красной Звезды. Я лежал в госпитале на станции Бобыльской. Мой дружок говорит: «Сашка! О тебе „Комсомольская правда“ пишет!» Я прочитал: «Танк под командованием лейтенанта Боднаря первым ворвался в деревню… » Это ж надо, именно этот номер дружок заметил. Судьба… А вот что стало с механиком-водителем и заряжающим, я не знаю. Девять месяцев я провел в госпиталях. Рана была тяжелая, плохо заживала. Сначала был на станции Бобыльской, потом в городе Златоуст.

В середине 1943 года выписался из госпиталя с палочкой и решением медицинской комиссии «ограниченно годен для несения воинской службы». Меня направили в учебный танковый полк, располагавшийся в городе Верхний Уфалей. Там, в должности командира учебной роты, до конца войны я готовил механиков-водителей танка Т-34 для фронта, потому что я знал, каким он должен быть и как их надо готовить.

Разменяв девятый десяток, я жалею, что мы и немцы так по-варварски относились друг к другу на войне. Они наших убитых тягачами в болота стаскивали, ну и мы их. У нас могил немецких — раз-два и обчелся: немножко под Москвой, немножко под Сталинградом. Когда я был в Германии, в Липешенцдорфе, я увидел кладбище русских пленных Первой мировой войны и подумал: «Тогда немцы стояли на более высоком уровне развития. Они понимали: вот пленные, вот они умирают, вот здесь можно хоронить». А немцы Второй мировой войны, охваченные идеями нацизма, уже такими не были. Мы тоже цивилизованностью не отличались — приходили на их полевые кладбища, сносили кресты и шли дальше.

АРИЯ СЕМЕН ЛЬВОВИЧ

Что значит быть командиром танка? Это отвратительно! Это все равно что быть солдатом, но ко всему прочему еще и отвечать за всех.

Когда началась война, я учился в Новосибирском институте военных инженеров транспорта. Осенью 1941 года весь наш курс был отправлен на фронт, под Москву. Правда, до фронта доехать мне не удалось, поскольку наш эшелон разбомбили и я с тяжелой контузией попал в госпиталь.

После госпиталя меня направили в 19-й учебный танковый полк, располагавшийся в Нижнем Тагиле. Полк состоял из батальонов, каждый из которых готовил танкистов определенной специальности: в одном готовили командиров танка, в другом — башнеров и т. д. Я попал в батальон, готовивший механиков-водителей. Нас обучали вождению, связи с командиром, устройству, обслуживанию двигателя. Надо сказать, что в зимних условиях завести двигатель танка было очень тяжело. Для этого нужно было часа за два до выезда его прогреть, то есть подсунуть под танк противень величиной чуть меньше танка, налить в него дизельное топливо и поджечь. Часа через полтора танк, который, как и мы, был весь в копоти, начинали заводить. Возили нас и на полигон, где заставляли преодолевать препятствия, менять трак. Это была очень тяжелая операция — ремонт гусеницы. От экипажа требовалась взаимозаменяемость, но на самом деле она отсутствовала — очень уж кратким было обучение. Например, я всего несколько раз выстрелил из орудия. В эти два или три месяца, что мы находились в ЗАПе, приходилось поучаствовать и в сборке танков на главном конвейере завода.

Что можно сказать о «тридцатьчетверке»? В принципе удачная машина, достаточно надежная. Из недостатков можно выделить внутреннюю связь, которая работала безобразно. Поэтому связь осуществлялась ногами, т. е. у меня на плечах стояли сапоги командира танка, он мне давил на левое или на правое плечо, соответственно я поворачивал танк налево или направо, удар по голове — остановка. Когда я работал адвокатом, заведующим нашей консультации был полковник в отставке Крапивин, Герой Советского Союза, командовавший во время войны танковым полком. Когда я рассказал ему, как сапогами сражались с противником, он сказал: «О! Теперь я признаю, что ты действительно танкист». Кроме того, были совершенно безобразные триплексы на люке механика-водителя. Они были сделаны из отвратительного желтого или зеленого оргстекла, дававшего совершенно искаженную, волнистую картинку. Разобрать что-либо через такой триплекс, особенно в прыгающем танке, было невозможно. Поэтому войну вели с приоткрытыми на ладонь люками. Вообще, в Т-34 забота об экипаже была минимальная. Я лазил в американские и английские танки. Там экипаж находился в более комфортных условиях: танки изнутри были окрашены светлой краской, сиденья полумягкие с подлокотниками. Правда, «иномарки» были с бензиновым двигателем и горели, как факелы. Кроме того, у них была узенькая база, и поэтому на скатах они валились набок.

После учебы были сформированы экипажи, всех погрузили в эшелон вместе с Т-34 и отправили на фронт через Среднюю Азию. Перевезли на пароме через Каспийское море из Красноводска на Кавказ. По дороге с нашего танка ветром сдуло брезент. А надо сказать, что без брезента в танке было туго. Брезент был крайне необходим: им накрывались, когда ложились спать, на нем садились покушать, если грузились в эшелон, им нужно было танк сверху накрыть, иначе внутри было бы полно воды. Это были танки военного времени. На верхнем люке вообще не было никаких прокладок, а на люке механика-водителя были какие-то прокладки, но они не держали воду. Так что без брезента было худо. Так вот, мне пришлось украсть на складе парус, но об этом особенно рассказывать нечего, это же эпизод не боевой, а скорее из области военно-уголовной.

Мы вышли на Северный Кавказ, где участвовали в боях за Моздок в составе 2-й танковой бригады. Потом нас перебросили в 225-й танковый полк, который действовал в районе Минеральных Вод и далее на Кубани. Вот тут произошел случай, из-за которого я попал в штрафную роту. Зимой 1942 — 1943 г. танковая бригада в боях за Моздок понесла тяжелые потери. Зимним днем наша колонна после долгого марша вошла в станицу Левокумскую. Отступавшие немцы взорвали за собой мост через Куму, и когда мы подъехали к берегу, то увидели временную бревенчатую переправу, только что наведенную саперами из того, что бог послал. Комбат спросил у саперного начальника: «А танк пройдет?» — «Не сомневайся! — ответил тот. — Гвардейская работа! Но — по одному».